Книга Бенджамин Франклин. Биография  - Уолтер Айзексон

В автобиографии Бенджамин Франклин дает лаконичный портрет своего отца:

Это был отлично сложенный невысокий мужчина, отличающийся завидным здоровьем и большой физической силой. Он был необычайным человеком: хорошо рисовал, обладал определенными навыками в музицировании и чистым мелодичным голосом; когда он на своей скрипке наигрывал мотивы из псалмов и пел, как то бывало вечером после окончания рабочего дня, его было очень приятно слушать. Помимо этого, он умел неплохо работать руками, и когда возникала необходимость, весьма искусно обращался с инструментами, использующимися в других ремеслах. Но самое важное его умение заключалось в глубоком понимании жизни, а также в рассудительности и благоразумии в личных и в общественных вопросах… Я очень хорошо помню, что к нему постоянно приходили солидные люди, чтобы узнать его мнение касаемо городских или церковных дел… Помимо этого, частные лица нередко советовались с ним по различным поводам, его избирали третейским судьей для разрешения спорных вопросов[14].

Можно предположить, что это описание грешит излишком великодушия. В конце концов, нужно понимать: оно является частью автобиографии, написанной Бенджамином с целью воспитать у собственного сына уважение к своему отцу. Далее станет очевидным, что Джозайя, несмотря на всю свою мудрость, был человеком весьма ограниченным. У него имелась склонность тормозить стремления своего сына — на образовательном, профессиональном и даже поэтическом поприще.

Самая главная черта Джозайи воплощена в глубоко пуританской фразе, в которой сплетаются верность идеям предприимчивости и равенства между людьми. Именно ее выгравировал сын на его могильной плите: «Прилежный в своем призвании». Он взял ее из любимой притчи Соломона (Книга притчей Соломоновых 22:29), из абзаца, который часто цитировал своему сыну: «Видел ли ты человека проворного в своем деле? Он будет стоять перед царями, он не будет стоять перед простыми». С насмешливым тщеславием и самоиронией, которыми пропитана его автобиография, Франклин вспомнит в 78 лет: «С той поры я начал смотреть на трудолюбие как на инструмент, благодаря которому можно получить богатство и признание. Оно помогало мне идти вперед, хоть я и не думал, что когда-нибудь действительно преклоню колени перед королями, что, однако, произошло; ведь я стоял перед пятерыми, а с одним даже имел честь сидеть за столом — когда ужинал с королем Дании»[15].

По мере того как дело Джозайи процветало, семья его росла; за тридцать четыре года у него родилось семнадцать детей. Такая плодовитость была общепринятой среди здоровых и крепких пуритан: у преподобного Сэмюэла Уилльярда, пастора Южной церкви, имелось двадцать детей; у знаменитого богослова Коттона Мэзера — пятнадцать. Дети воспринимались скорее как ресурс, а не как ноша. Они помогали по дому и в лавке, выполняя большую часть черной работы[16].

К трем детям, которых Джозайя и Анна Франклин привезли из Англии, вскоре добавились еще двое, оба они дожили до зрелости: Джозайя-младший, родившийся в 1685 году, и Анна-младшая (1687). Однако затем несчастье внезапно поразило семейство. Три смерти за восемнадцать месяцев. Джозайя трижды шел с похоронной процессией по Милк-стрит к кладбищу при Южной церкви. Первый раз в 1688 году, когда на пятый день жизни умер его новорожденный сын. Затем в 1689, следуя за гробом жены Анны, умершей спустя неделю после рождения еще одного сына. Потом — чтобы похоронить этого сына, умершего неделю спустя. (Тогда за неделю умер каждый четвертый новорожденный Бостона).

Для мужчин в колониальной Новой Англии было в порядке вещей пережить двух или трех жен. К примеру, из восемнадцати женщин, первыми приехавших в Массачусетс в 1628 году, за год умерли четырнадцать. Также не считалось зазорным, когда муж, оставшись вдовцом, быстро находил новую супругу. По сути, как и в случае Джозайи, это часто обусловливалось практической необходимостью. В возрасте тридцати одного года он остался с пятью детьми на руках, торговыми обязательствами и лавкой, которую необходимо содержать. Ему нужна была выносливая жена, и чем скорее, тем лучше.

Добродетельная женщина

Так же как и Франклины, Фолгеры (изначально Фолгьеры) были бунтарской семьей, но при этом весьма практичной. В повседневной жизни они также постоянно искали баланс между религиозной и финансовой составляющей. Будучи последователями фламандских протестантов-реформаторов, бежавших в Англию в XVI веке, Фолгеры приехали в Массачусетс с первой волной эмиграции, когда Чарльз I и Уильям Лод, архиепископ Кентербери, обрушились на пуритан. Семья Джона Фолгера, включая восемнадцатилетнего сына Питера, отплыла в Бостон в 1635 году, когда городу едва исполнилось пять лет.

Во время путешествия Питер встретил молодую служанку по имени Мери Моррилл, связанную договором на работу у одного из пуританских министров за границей. После прибытия Питер смог за 20 фунтов освободить ее от договора и женился на ней.

Обретя религиозную и личную свободу, Фолгеры неустанно трудились над тем, чтобы найти возможности финансового роста. Из Бостона они переехали в новое поселение под названием Дэдхем, расположенное вверх по реке, затем в Уотертаун и в конце концов на остров Нантакет, где Питер стал школьным учителем. Большинство жителей были индейцами, поэтому он выучил их язык, преподавал английский и пытался (с немалым успехом) обратить их в христианство. Являясь бунтарем по натуре, он и сам перешел в другую веру, став баптистом, а это означало, что все преданные ему индейцы, принявшие христианство, теперь должны были следовать за ним и пройти ритуал, необходимый для полного обретения веры.

Активное сопротивление авторитетам можно наблюдать как в семье Франклинов, так и у Фолгеров. Питер — один из бунтарей, которым суждено было изменить колониальную Америку. Будучи писарем суда в Нантакете, он оказался на грани тюремного заключения за неповиновение местному магистрату во время стычки между состоятельными акционерами острова и его растущим средним классом лавочников и ремесленников[17].

Он также написал почти подстрекательский памфлет в стихах, в котором выразил сочувствие индейцам во время так называемой войны короля Филипа в 1676 году. Война, как он объявил, стала результатом гнева Божьего из-за нетерпимости пуританских министров в Бостоне. В его произведении эмоциональность превосходила поэтический талант: «Пусть судьи и министры / посмотрят на себя, / отменят все законы / и их порвут скорбя». Позже его внук Бенджамин Франклин скажет, что поэма была «написана с мужественной откровенностью и располагающей простотой»[18].